- В смысле?
- Ну, с войны уже, почитай, с десяток сгинуло. В войну никого не было; некрухи наши края за восемь вёрст обходили, ну и наши за ними. С гражданской... ну, там много, человек пятьдесят.
- И как же они умирают? - ошарашенно переспросил Озерский. Для него, видимо, подобные цифры оказались внове.
- А вот как он давеча чуть не помер, - с ехидством откликнулся леший, кивнув на меня. - Только ты, огневик, уж больно везучий, будто Ставр самолично хранит. Первый раз повезло по-крупному, что от тварей прСклятых сбежал. Ну, а во второй - уже по мелочи, когда тебя из-под земли вытащили.
- Интересная градация, - переглянулись мы со службистом. Я, впрочем, догадывался, почему он именно так расставил приоритеты, но решил всё-таки спросить. - А почему по-крупному только первый раз?
- А сам-то как думаешь? - лукаво сверкнул на меня жёлтыми огоньками из-под шляпы хозяин леса.
- Наверное, смерть от рук этих странных созданий была бы куда хуже перспективы стать частью леса?
- Догадливый, - хмыкнул леший. - Только я вам вряд ли чем помогу. Не знаю я, что это за гадость, откуда она приходит, куда уходит. Чаровников жрёт и жиреет, а в остальном я не помощник, ничего сказать не могу. То не моя вотчина.
- А зачем ты их тогда из деревни не выпускаешь?
- Да вот один раз выпустил, по молодости, - скорбно вздохнул он. - Не было одной деревни, так потом трёх не стало. Вот с тех пор и не пускаю.
- И давно там такое? - как-то совсем уж потерянно спросил службист.
- Да уж, почитай, годков тыщу будет, - беспечно пожал плечами лесной дух. - То вроде бы всё ладно было, а то вдруг раз - и дрянь какая-то вместо людей. Вот мы их с водяным и того, этого... акупо... акупырили... тьфу, слово гадкое. Окружили, вот. Он через реку не пускает, я - через лес. Так и живём.
- Ну, тогда последний вопрос. Капище здесь одно поблизости? Где находится?
- Одно-то оно одно... - медленно протянул внезапно изменившимся голосом леший. То он говорил бодро, эдаким бойким баском; а тут змеиные ноты прорезались, холодные, шипящие. Ничего хорошего такая перемена не сулила. - Тут недалече; почитай, по прямой дойдёте! - прошипел он и сорвал шапку. - Будет вам капище!
Я услышал, как где-то очень далеко болезненно вскрикнул Миролев. А после перед глазами всё завертелось и поплыло; неподвижными в этой круговерти оставались только два медленно тускнеющих, как остывающие угольки, красных огонька: глаза лешего.
Сознание возвращалось толчками, будто через силу и совершенно не желая вновь забираться в бренную оболочку. Ещё не помня, кто я, собственно, такой, откуда взялся и где нахожусь, я дёрнулся, сел, пустым взглядом ощупывая пространство. Взгляд зацепился за лежащее неподалёку неподвижное тело.
- Миролев! - сипло окликнул я, откашлялся. Руки отчего-то дрожали, по телу разливалась свинцовая тяжесть. Подниматься на ноги и не пытался; судорожными рывками, ползком переместился ближе к товарищу, потормошил того за плечо. Пригляделся - вроде бы дышит.
Над головой, где-то очень близко, раздалось насмешливое карканье. Я вскинулся, ища глазами наглую птицу; правда, нашёл нечто куда более интересное.
В двух аршинах от нас стоял угрюмый каменный идол Чернуха в косую сажень высотой, на плече которого сидел крупный ворон. Приоткрыв клюв, птица поглядывала на нас с явным интересом.
- Да пошёл ты! - проворчал я, обращаясь к ворону, и принялся расталкивать службиста. - Миролев, мать твою, просыпайся! - с трудом сев, я похлопал его по щеке, потряс; случайно приложил мотнувшейся головой о какой-то плоский камень. Видимо, удар этот получился как нельзя кстати: Озерский тихонько застонал и поморщился. - Давай-давай, я всё понимаю, но лучше тебе очнуться, - я вновь похлопал его по щеке; аккуратно, чтобы опять обо что-нибудь не стукнуть. Кто знает, как сказываются на менталистах удары по голове? - Слышишь меня?
Он снова застонал, с видимым усилием открыл глаза.
- Где мы? - едва слышно выдавил он.
- Кажется, на капище. И мне тут очень не нравится.
- Голова...
- Что? Болит?
- Не то слово, - он медленно поднял руки, вцепившись в упомянутую часть тела. - Что случилось? Ничего не помню...
- Не прибедняйся, меня вот, судя по всему, помнишь. Как лешего искали и нашли, помнишь?
- Смутно, - пробормотал дознаватель. - Это он нас так?
- Больше некому, - я вздохнул, оглядываясь. В рассветных сумерках было видно не то чтобы хорошо, но всё же гораздо лучше, чем ночью, да и место было более-менее открытое.
Чернух и его слуга (каковыми по народному поверью являлись все вороны) продолжали пристально и недобро нас разглядывать. Вернее, недобро глядел только идол. Тусклый каменный истукан едва заметно поблёскивал слюдяными глазами. Небесный воевода и так-то всегда был мрачен и жуток, а здесь впечатление усугублялось густым тёмным мхом, в который покосившееся изваяние вросло примерно до середины.
Кроме Чернуха обнаружились и остальные идолы. Каждый на своём месте, выполненные аккуратно, в традиционной манере. Только здесь не один бог зла выглядел пугающим; даже Ласка, самая добрая и всепрощающая из небожителей, смотрела мрачно и сурово.
А потом я заметил ещё одно несоответствие, и стало окончательно не по себе. Идолы были не все. В центре, где положено возвышаться Росу, смутно угадывалась заросшая куча камней, рядом с которой торчал трухлявый пень исполинских размеров; видимо, когда-то здесь рос могучий многовековой дуб, а потом его... срубили?
- Кажется, богов в этом месте нет уже давно, - нервно хмыкнул Миролев, незаметно для меня успевший сесть и оглядеться.